1984, март. 4-я выставка ТЭИИ. «Фестивальная». ЛДМ
Эта выставка неофициального искусства вместила всех, и к тому же предполагалась массовость с «пониженным порогом» при отборе, чтобы, по выражению Юрия Новикова, «подсечь всякую божью искру».
Из ста пятидесяти экспонентов около тридцати составляли «старики» – участники выставок неофициального искусства в ДК им. Газа и ДК «Невский», столько же художников «второй волны», заявивших о себе во второй половине 1970-х гг, итого – более девяноста новых персонажей. Среди них было множество художников, чья продукция оказалась за пределами ЛОСХа не по идеологическим соображениям. На выставки ЛОСХа не принимали не только работ современных направлений неофициального искусства, но и китча. Китч и «салон», который стал плодиться уже на некоторых квартирных выставках 1970-х гг., теперь захлестнул экспозицию, сделав ее весьма эффектной, лакомой для публики, которая и этого тоже была лишена. Эта выставка неофициального искусства была кульминацией экстенсивного периода ТЭИИ, когда выставляли и принимали в ТЭИИ практически каждого – чувствовали себя островком свободы, вербовали под свои знамена и на власть стремились произвести впечатление массовостью.
Именно с этой выставки неофициального искусства начались в ТЭИИ раздоры, связанные с качеством экспозиции. На обсуждении, проходящем без зрителей, художники переругались. Элитарная часть выступала против того, чтобы экспонировать работы, «находящиеся за гранью искусства». Однако Юрий Новиков, искусствовед и один из организаторов ТЭИИ, не соглашался с таким подходом, так как у него была теория, согласно которой неофициальное искусство – это городской фольклор, что вызывало у художников понятную ярость. Исходя из этой теории, китч на выставках ТЭИИ был закономерен. Часть художников, видевшая во всем происки КГБ, была уверена, что концепция Новикова специально запущена с целью дискредитировать неофициальное искусство, затопив его выставки потоком искусства непрофессионального. С другой стороны, актив ТЭИИ относился к этой организации как к объединению людей, не только производящих картины, но и отстаивающих свои права на неофициальное искусство. Такую организацию не создашь из постаревших, неуравновешенных или полупомешанных, неуправляемых гениев. Тут пригодятся недавно взявшиеся за кисточку молодые, бодрые, решительные люди, не пережившие настоящих гонений за участие в неофициальном искусстве и поэтому не страдающие манией преследования.
После этой выставки неофициального искусства я впервые попала на собрание ТЭИИ. Меня тогда удивило его сходство с обычным совдеповским: я ожидала увидеть какой-то перпендикуляр системе, а тут как будто пытались играть по тем же правилам. Юрий Новиков, который вел собрание, говорил о «кворуме», о «цельной и жесткой структуре», о том, что «в выставкоме члены совета должны иметь контрольный пакет акций». Отличало это собрание от прочих, мной виденных, присутствие совершенно пьяного и что-то выкрикивающего человека, коего остальные терпели без укоров. Такой пьяный человек был обязательной принадлежностью каждого собраний ТЭИИ. Чаще всего это был поэт Нестеровский или же художник Воинов.
Художники сходились невесело. Не улыбались друг другу. И сразу началась перепалка. Правда, немногие в ней участвовали. С одной стороны выступал Юрий Новиков, с другой – Михаил Иванов и Елена Фигурина. Вопрос был тот самый: о качестве экспозиции картин неофициального искусства. Оппозиция требовала, чтобы отбором работ занимался не оргкомитет, т. е. активисты, а наиболее авторитетные художники неофициального искусства.
Присутствующий при сем Георгий Михайлов все время фотографировал. И все разговоры записывал на магнитофон. Я спросила у своей старой знакомой: хорошо ли это? Она ответила: «Хорошо. Меньше таскать будут». Имелось в виду: вызывать в КГБ. Она была убеждена, что Михайлов подослан. Моя знакомая появилась тут недавно. Каждого, кто решился войти в среду неофициального искусства, преследует мысль об осведомителях. Что касается меня, то с этой мыслью я распрощалась, глядя, как фотографирует и все записывает Михайлов. Я подумала, что КГБ совершенно незачем связываться с таким плохо предсказуемым материалом, как художник неофициального искусства, вербуя его в шпионы. Там просто подождут, пока Жора побольше запишет для истории, придут к нему и заберут пленки. Что потом и случилось.
С Жорой было непонятно. Вот и сейчас, когда о его подвигах прожужжала уши пресса, трудно объяснить свежему человеку, что Михайлов вовсе не покровитель и друг неофициального искусства, а, скорее, нечто противоположное. Действительно, было трудно уразуметь, что все это такое. Отсидевший срок герой вернулся из лагеря, и вот он среди художников неофициального искусства, ради которых он так пострадал. Но они относятся к нему не как к герою и меценату, а как к напасти. Вот приходит он, и вид у него высокомерный и одинокий – этот защитник неофициального искусства никому тут другом не был. Ни с кем не говорил ни слова. А когда я пыталась о нем порасспросить, то в ответ хмурились, молчали или говорили, что он человек темный.
И, вероятно, дело не в том, что этот будто бы подвижник, в 1970-е гг. воевавший с КГБ и подавший в суд на газету «Известия», был человеком с тяжелым характером, и даже не в том, что он делал себе карьеру на притеснениях, которым подвергалось неугодное строю неофициального искусства. А в том, что художники оценивают людей прежде всего по их отношению к искусству. И вот по отношению к неофициальному искусству Михайлов оказался человеком абсолютно глухим и не обучаемым.
В то лето КГБ принялся за совет ТЭИИ. Трясли художников именно в связи с Михайловым. Предупреждали против альянса с ним. В приговоре (районного) суда над Михайловым было записано: коллекцию живописи неофициального искусства реализовать, а при невозможности – уничтожить. Не буду комментировать. Все ясно. Но коллекцию не реализовали и не уничтожили – она пролежала в квартире Михайлова все шесть лет его заключения – и, по всем признакам, уничтожать не собирались.
Но для возвратившегося героя эта строчка в приговоре была как крупный выигрыш в лотерею. Верная возможность стать известным всему миру защитником неофициального искусства. Вот этим он и занимался, может быть, искренне полагая, что более важного дела на свете нет. И был убежден, что это дело – трубить всему свету, что в СССР приговаривают к уничтожению произведения неофициального искусства, и есть то, чем должны заниматься объединившиеся вТЭИИ художники. Опирался он, главным образом, на недавно вернувшегося из заключения Рыбакова, эксплуатируя его моральные и диссидентские чувства. И вот совет ТЭИИ составлял и отправлял куда-то соответствующие бумаги. В оппозицию к этим действиям встал Юрий Новиков. И тут на его стороне были многие, не желавшие так ввязываться в политику художники неофициального искусства.
1984,август. 5-я выставка ТЭИИ.«Грани портрета». ДК им. С.М.Кирова
Это была попытка ограничить число участников выставки неофициального искусства, сделав ее тематической. И Сергей Сигей назвал изображенную им табуретку с дыркой «Портретом женщины», наводя тем самым зрителя на философские размышления. Тут я впервые присутствовала при работе выставкома. Видела, как появилась работа Александра Исачева – та самая голова, тот шедевр, который Михайлов теперь воспроизводит на афишах своих выставок, – и Фигурина кричала: «Ну, если мы и это возьмем – нам конец!», а уже пьяный Юрий Новиков повторял: «А мы покажем, что мы и так можем!». При приеме выставки неофициального искусства комиссией были резкие столкновения с Управлением культуры и КГБ.
Во-первых, из-за того же Исачева. Не потому, что КГБ заботилось о неофициальном искусстве, – думаю, что как художник он им нравился, тут у них с Михайловым разногласий не было. Но был у них свой счет к Исачеву, поскольку этот протеже Михайлова активно выгораживал того на суде. Исачев жил в Белоруссии, к этому придрались.
Во-вторых, Рыбаков принес портрет Юлии Вознесенской, работавшей в это время на радиостанции «Свобода». Написанный в лагере, портрет был известен «специалистам по неофициальному искусству», модель была узнана.
А когда выставка неофициального искусства уже шла, началась миллеровская эпопея. Миллер принес работу, на которой был изображен Джон Леннон, сидящий на скамейке с детьми. Когда спросили название, чтоб внести в список, Кирилл, после небольшой заминки, ответил: «Портрет горячо любимого». Миллер в то время занимался цитированием. Он использовал в своих картинах персонажей старых мастеров, помещая их в современную обстановку. Саския-Флора на улице с куриной тушкой. Сикстинская мадонна, Венера Боттичелли и Джоконда с сигаретами в руках за столиком в пивбаре. Он умел изображать их вроде точно такими же и в то же время нагло-противными. Таков же был и Леннон. Ни выставком, ни принимавшая выставку неофициального искусства комиссия не врубились, что на этот раз он процитировал композицию известной картины Бродского «Ленин в Горках», заменив Ленина – Ленноном. Врубились студенты университета и стали объяснять свое отсутствие на занятиях тем, что ходили смотреть «Леннона в Горках». Картину сняли во время выставки.
В связи с таким количеством скандальных происшествий, Управление культуры предъявило к ТЭИИ требования, – уж не помню все, но в их числе были: убрать из совета Рыбакова и отстранить от участия в следующей выставке неофициального искусства Миллера. Снова собрание. В патетическом тоне выступает Альберт Розин: «Граждане художники, мы занимаемся таким серьезным делом, а тут такая неприличная провокация». Он имел в виду портрет Юлии Вознесенской. Боб Кошелохов смотрел на это с точки зрения свободы самовыражения художника: художник имеет право выставить все, что захочет. Розин также требовал прекратить все записывать на магнитофон и фотографировать.
Теперь была свара в полном смысле слова. И если в прошлой распре члены совета были заодно, то тут произошел раскол между Ю.Новиковым, взявшим сторону Управления культуры, и остальными членами совета. (Исключение составлял Евгений Орлов, пытавшийся быть миротворцем.)
Масса разделилась примерно на три равные части: одни активно поддерживали Новикова, другие – Рыбакова с Ковальским, считавших, что на уступки идти не следует, третьи отмалчивались, не зная, где правда. Новиков толковал, что сменившая Селезневу Мудрова – это «новая волна неофициального искусства» и с нею можно иметь дело. Особенно все заострилось на Миллере: с ним выставляться или без него? Выставляться – так вместе! Иначе зачем ТЭИИ? Сам Миллер помалкивал. С восхищенным лицом.
Собрание было какое-то бесконечное. И все переносилось и переносилось на следующую пятницу. Уже на стене появилась надпись: «И каждую пятницу, лишь солнце закатится...» Между пятницами что-то происходило в совете, и вот поднимался Рыбаков и говорил, что выходит из совета, потому что не может работать с таким аморальным человеком, как Юрий Новиков.
Розин снова и снова вставал и произносил свою речь твердо и патетически, до конца, несмотря на шиканье зала – как это потом было с некоторыми ораторами на знаменитом съезде. Им сказанное всегда отвергалось. Вставал Богомолов, говорил то же самое, и это принималось.
Не любили Розина, вероятно, потому, что он не мог скрыть: он считает себя не одним из художников, а единственным подлинным художником неофициального искусства в этом месте.
Говорил что-то Ковальский, на его слова не обращали никакого внимания, но снова выбрали его в совет. Проголосовали за недоверие совету, но в новый выбрали тех же людей, заменив только Новикова – Фигуриной.
Объясняю механизм такого странного на первый взгляд явления. Сидят, скажем, сорок человек. Из них поддерживают Ковальского, скажем, 17, – меньшинство. Но другой фамилии, которая пришла бы в голову 17 или даже 7 – просто не существует. Не было людей, которые – не под настроение, а всегда – хотели бы заниматься организацией выставок неофициального искусства. Ковальский и Рыбаков – хотели. За это им отдавали должное, хотя их попытки контроля над поведением членов ТЭИИ были чужды натурам художников и обычно игнорировались – кроме отдельных случаев, когда совету ТЭИИ все же удавалось контролировать ситуацию.
Той зимой в Манеже, как бы отвечая требованиям предоставить место и иному пласту культуры, была организована большая выставка неофициального искусства самодеятельных художников. Она давала возможность кому-то выставиться, но советом ТЭИИ было решено ее бойкотировать, ибо в своем диалоге с властью он настаивал именно на том, что в ТЭИИ входят не самодеятельные, а профессионально работающие художники.
Однако некоторые в этой выставке неофициального искусства участие приняли. Во-первых, Гаврильчик, который членом ТЭИИ не был, ни о каких решениях не знал, и который уже давно из вкуса к «советизмам» позволил властям причислить себя к самодеятельным художникам (он даже имел подтверждающий это диплом, пополнивший его коллекцию дурацких документов) и не стал бы отрекаться от своей игры ради тех, кто обидел его.
Не знаю определенно, слышал ли о решении Тимур Новиков, но он находился в оппозиции, и ему важно было свою независимость от решений ТЭИИ демонстрировать. Еще выставились скрытый под псевдонимом Миллер и Валерий Вальран, который не мог решить для себя, кто он: художник, ради куска хлеба занимающийся наукой, или ученый, занимающийся неофициальным искусством ради восстановления психических сил.
Советом ТЭИИ было решено отстранить от участия в следующей выставке тех, кто таким образом добровольно причислил себя к самодеятельности. Но исключая Миллера, поскольку он выставился под псевдонимом и поскольку был приговорен к неучастию Управлением культуры.
Другие статьи цикла «Хроники ТЭИИ - выставки и свары»
Хроники ТЭИИ - выставки и свары. Часть 1
Хроники ТЭИИ - выставки и свары. Часть 3