Блог

Ленинградский нонконформизм и парадоксы Сидлина

Удивительное явление – советский нонконформизм Ленинграда тоталитарных десятилетий. Филонов, Стерлигов, Кондратьев, Арефьев, Шварц или иные – все эти глубокие и тонко одаренные мастера, как ни были они одиноки, являли собою некую общую плазму, создавали не только особую иконосферу времени, но в известной мере и его творческую религию, становились хранителями высших тайн, само существование которых дарило надежду на выживание истинных художественных ценностей в царстве ценностей мнимых.

Впитав в себя дерзкие эксперименты будетлян и супрематистов, утонченные колористические поиски «ленинградского сезаннизма», искусство подлинных наследников русского нонконформизма ушло глубоко в «художественное подсознание» эпохи. Нечто «величественно-подпольное», мучительно-иррациональное мерещится в нем, и к истинным его художественным достижениям приходится прорываться сквозь окостеневшие наслоения мифов, старых идей и новых предрассудков, сквозь это вечное «старомодно!» радетелей постмодернизма или же не знающий объективности и аргументов традиционный восторг.

Нынче не просто отделить истинную ценность наследия мастеров советского нонконформизма от слов, деклараций, легенд. Тем более, наши представления о ленинградском позднем нонконформизме и впрямь окутаны наркотическим туманом, видениями мученичества, избраннничества, порой просто исключающими трезвое восприятие. Тем более – учитель обычно отождествлялся с пророком, а его судьба гонимого гения лишь придавала ему величия.

Таков и Сидлин. А возможно, вышесказанное относится к Сидлину и его школе еще более, чем ко всем иным. И, скорее всего, потому, что сам художник и его наследие скрыты от нас временем, недостаточным знанием, даже некоторой таинственностью. В этом – один из его парадоксов: в незримом почти творческом бытии, в вечном обновляемом существовании в благодарной художественной памяти, в достоинстве имени, до сих пор сохраняющем некое застенчивое величие.

Действительно, о самом его искусстве (да и о нем самом) мы знаем так мало, а влияние школы Сидлина на учеников столь определенно, индивидуально и мощно, что атмосфера тревожного чуда, ощущение присутствия неведомого плодотворного источника, который мало кто видел, но который утолял жажду столь многих значительных художников, вызывает почтительное удивление и желание понять: что же это такое – Осип Сидлин.

В российском сознании постоянно жило, да и живет, наверное, по сию пору устремленность к своего рода святой ереси, к ненормативному чуду. Юродивый порой почитался более патриарха, а к старцу, что был даже в некоторой оппозиции официальной церкви, стекались за помощью и советом люди за сотни верст. В самом деле, и Сидлин – «подпольный человек», принявший на себя таинственную роль учителя-невидимки, властного режиссера, скрытого за кулисами, которого сравнительно мало знали, но чью организующую, направляющую, просветительную силу непременно и с благодарностью ощущали его ученики.

Той информации, которая сегодня доступна о художнике Осипе Абрамовиче Сидлине (1909-1972), явно недостаточно, чтобы получить более-менее ясное понимание о нем и его живописи. Обучался во ВХУТЕИНе у известнейших мэтров классического русского авангарда – у Кузьмы Петрова-Водкина, Александра Осмеркина, Александра Савинова. Чьим-либо приверженцем, во всех отношениях, так и не стал. До войны поступил в институте, однако работу над дипломом начал только в 1944-м году. Участия в выставках не принимал, не заключал договоров, жил за счет средств, получаемых благодаря преподаванию в любительских студиях. Художник практически не оставил творческого наследия в виде картин. Однако в истории ленинградского нонконформизма советской эпохи оставил исключительный след, став основоположником значительной школы Сидлина, можно сказать – стиля.

Конечно, колоссален был сам магнетизм личности художника Сидлина. Секрет главной притягательной черты был столь же прост, сколь величав, и не сразу осознаваем: совершенная свобода и полное бесстрашие в мире, где никто не был свободен и все боялись. Свободен и отважен тот, кому нечего терять, и Сидлину, нищему, не ищущему материальных благ и карьеры, терять было решительно нечего. А призрак преследования со стороны властей – он всегда был, и здесь художник нашел в себе высшее мужество: забыть, презирать, не вспоминать. Бесстрашие порождало возможность апеллировать к истинным и высоким авторитетам, брать пример равно и с тех, кто был запрещен, и с признанных классиков – в этом тоже была свобода, во главу угла ставилось художественное качество, а не гражданская позиция и не судьба художника.

То, что поражает в Сидлине и его уроках (в той мере, в которой можно нынче об этих проблемах судить), – это более всего доминанта общей профессиональной культуры, артистизма, бескомпромиссного профессионализма и отработанной интуиции над какой бы то ни было системой. И учителя Сидлина – Савинов, Петров-Водкин, Филонов (и не только они) – были данниками, а часто и заложниками созданных ими пластических систем, которые, естественно, ложились в основу их педагогических принципов. Принципы же, исповедуемые в школе Сидлина, на первый взгляд могут показаться самыми общими, может быть, в силу того, что советы его, сохраненные учениками, не в состоянии передать всю особенность его воздействия и влияния. То, что говорил он, может показаться суждениями несколько общего свойства, суждениями художника тонкой культуры и глубоких знаний – не более того.

Однако сами работы Сидлина (как их мало!) и работы его учеников свидетельствуют о существовании не столько системы, сколько мощной и бескомпромиссной школы нонконформизма, в основе которой была устремленность к европейского класса живописному и вполне формальному совершенству. Ранние холсты Сидлина близки опытам тех художников, которых позднее стали называть «ленинградскими сезаннистами» и которые затем составили общество «Круг художников». Его «Натурщик сидящий» (2-я половина 1930-х), надо полагать, академическая штудия ВХУТЕИНовских лет. В полотне – мощное и уверенное расположение масс, отличная гармония валеров, странное сочетание еще неуверенных очертаний фигуры, даже анатомических ошибок с уверенностью общего композиционного рисунка. Рисунок, гармония линий подчиняются Сидлину еще до того, как он овладевает натурой.

Как истинно масштабный мастер, тяготеющий к изначальным, базовым ценностям искусства, Сидлин интересовался лишь пейзажем и натюрмортом, постановкой вполне формальных задач, которые он решал вместе отрешенно и поэтически. Фактура холста, краски и порождаемых ею цветов, их тонких и терпких отношений интересуют художника несравненно более, нежели фактура вещей, земли, деревьев. Редкостная точность тональных и цветовых соотношений и рождаемых ими пространственных эффектов создает абсолютное доверие к подлинности мотива, но холст неизменно сохраняет плоскостность, давая зрителю лишь легкий намек на глубину. «Такое должно быть чувство плоскости, что и гвоздем не процарапаешь», – говорил Сидлин.

В сущности, Сидлин ищет себя на пути, проложенном Сезанном: «реализация ощущений», сотворение на холсте мира, не столько отражающего реальность, сколько лишь отчасти ему подобного и полностью автономного, спокойный переход к почти нефигуративному изображению, «рисование цветом», решительный отказ от летучих, мгновенных эффектов и тщательнейшая работа с мазком, красочной поверхностью.

Культ цвета – это занимало его всего более, свидетельством тому и его работы, и работы учеников, и их воспоминания. Точно найденные отношения цветов – основа живописи. Эта, казалось бы, нехитрая истина, став центральной идеей, постоянно реализуемой, обращала студийцев к забытым большевистской эстетикой изначальным ценностям искусства. При этом немаловажным было, надо полагать, и то, что учитель не обставлял свои уроки радикальными декларациями. Конечно, цитируемый учениками призыв Сидлина «познать вечность» звучит отчасти и высокопарно, но, скорее, за ним простая и настойчивая устремленность к абсолюту, к профессиональному совершенству. И подвижничеству.

В воспоминаниях учеников говорится о четырех периодах развития школы Сидлина (он преподавал в ДК им. В.П. Капранова и ДК им. Ильича): «В духе старых мастеров», «Темный период», «В духе клеевой живописи» и последнем – безымянном. Романтические эти названия в сущности свидетельствуют о последовательных классических исканиях. Важнейшим качеством, которое воспитывал (и воспитал!) Сидлин в учениках, была приверженность к процессу работы, ценившегося им более результата. Красота и художественная ценность картины на любом этапе работы над ней полагалась им обязательной, и убежденность, что подлинное произведение искусства, в какой бы момент не оставил ее автор, достойно «висеть в Лувре», отнюдь не была только метафорой. Он говорил сравнительно мало, в начале – о секретах ремесла, позднее – о тайнах искусства. Но шло общение (как свидетельствуют ученики) и «на уровне подсознания». Вряд ли стоит здесь демонизировать фигуру Учителя, несомненно, обладавшего могучей индивидуальностью, просто он действовал на учеников редкой в ту пору цельностью, естественностью и столь драгоценным для мастера даром понимания. Тот, кто знал хороших преподавателей – будь то «кружок ИЗО» или мастерская художественного вуза, – помнит, как блеснувшие глаза мастера, его довольное молчание, умение почувствовать удачу, когда она еще только забрезжила на холсте, и не простить внешней претензии на эффектную маэстрию, помогают стать самим собой, научиться непримиримости к себе и любви к делу.

И был – пример. Как мало бы не видели работ учителя, в них читалась вечная неудовлетворенность, непримиримость, горькая страсть к недосягаемому абсолюту – «неведомому шедевру», презрение к красивости и преданность ремеслу. Его беспредметные композиции – свидетельство высокого дара, способности сплавить логику с поэзией, найти тьму нюансов в пределах цветового пятна, удерживая его в плоскости, «сцепив» с пятнами иных цветов и оттенков. Да и фактурные эксперименты Сидлина – живопись на стекле, например, – путь к максимальной реализации возможностей цвета.

И, если вглядеться в столь разные работы столь разных его учеников (а многие из них стали известными нынче мастерами нонконформизма), станет очевидным – именно это умение «алгеброй гармонию поверить» вкупе с напряженным спокойствием виртуозно сгармонированного колорита, культом цвета, которому покорствует не только рисунок, но и сам мотив, сюжет – эти качества делают осязаемым и узнаваемым понятие «Школа Сидлина». И, конечно же, эта поразительная сдержанность, отсутствие громогласных сентенций и фанатизма, непреклонный профессионализм. Недаром художник утверждал, что если открытый цвет действует на глаз, то закрытый – на душу. Сдержанность – то, что французы называют непереводимым словом «sobriete» – основа не только живописи художника Сидлина, но и всей его жизненной позиции. Эти качества сохранялись как единственно принципиальные и в те лихие времена, когда Сидлина и его студию старались «закрыть за формализм».

Эти качества – в основе творчества лучших его учеников. До аскетизма простые, сдержанные и мощные композиции Ю.Нашивочникова с их «немым громыханьем» упрощенных до иероглифа тусклых и энергичных цветовых форм, олимпийская сдержанность В.Егорова, гармоничный и суховатый лиризм А.Головастова, выстроенный на тонко интерпретированных мотивах примитива мир С.Сиверцева, благородная и энергичная живопись едва ли не самого значительного художника группы А.Басина, изысканное и драматичное искусство Игоря Иванова, поиски и находки многих других достойнейших художников – все это явления столь же разные, сколь и объединенные преданностью «святому ремеслу», заботливо взращенной Сидлиным. И, разумеется, объединенные другим парадоксом учителя – умением соединить профессиональную культуру, сдержанность и редкую артистичную страстность, умение найти формулу «неслыханной простоты» (Пастернак). Актеры знают и еще об одном парадоксе: произнесенные со сцены шепотом слова производят эффект куда более сильный, чем громогласная речь. Но каким надо быть мастером, чтобы возникла та тишина, в которой можно услышать шепот. Об этом вспоминаешь перед картинами Сидлина и последователей его школы.

Разместить комментарий

Комментарии (1)

12.08.2019
История искусства, вероятно, одна из самых полезных наук в этом мире. В статье очень живо и эмоционально рассказывается о малоизвестной, но все-таки важной странице в истории развития русского авангарда