Из книги прозы «Женщины и другие путешествия»
Знакомец мой, относительно молодой петербургский поэт, впрочем, бойкий, к своим 33 годам успевший выпустить три книжки, как-то сказал мне: «Вами хотя бы сотрудники ленинградского КГБ интересовались». Не совсем он прав, в основном барышни нами интересовались, но сотрудники КГБ наблюдали за нами пристально.
Я разумею ту группу, которая сложилась к середине 70-х и называлась лидерами литературного андеграунда или второй литературы, хотя не люблю я это слово «андеграунд» (как-то по душе мне больше авангард). Как я понимаю, к середине 70-х в ленинградское КГБ в качестве сотрудников пришли ребята уже мало-мальски образованные: кто закончил филфак, кто философский, кто медицинский - в общем, был у них еще некоторый романтизм, если они связали свою жизнь с этой профессией. Отдел ленинградского КГБ у них особый существовал, обширный.
Как я уже писал, к тому времени поспели и мы, в Отчизне нас не печатали, а на Западе охотно, и «голоса», едва слышные за глушилками, декламировали наши стихи. Помню, работал я сторожем на лодочной стоянке, был у меня приемник с собой, и как-то случайно услышал я о себе то ли по «Голосу Америки», то ли по «Свободе», что В. Ширали преодолевает свое язычество христианством, то ли наоборот, не помню уже.
И вот начали эти молодые сотрудники КГБ в капитанских званиях пытаться овладевать культурной андеграундной жизнью Ленинграда, контролировать то есть. Как напишет несколько позже, уже в начале 90-х, умница наш Топоров, «это была странная любовь сотрудников ленинградского КГБ к ленинградскому андеграунду».Поначалу они занялись рок-музыкой и организовали первый в стране рок-клуб, но об этом я мало что знаю, хотя с некоторыми рокерами, достойными ребятами, знаком. А к поэтам сотрудники КГБ подходили к каждому по-разному. Были, видно, у них в ленинградском КГБ и психологи. Наверняка были. Как сотрудники подходили к Кривулину, я не знаю, но выпускал он самиздатовский журнал «37» явно, другого быть не может, не без присмотра ленинградского КГБ. Были еще журналы «Часы», «Топка». Такого в других городах мы не слыхивали.
Я расскажу о своей истории. Она забавна. Жил я тогда в коммунальной квартире на Синявинской улице со славной девочкой Светой, о которой писал уже в рассказе «14 декабря 1975 года». И как-то летом лежал я со своей Светулей, а телефонный аппарат был рядом. И раздался звонок, я поднял трубку: «Здравствуйте, Виктор Гейдарович». - «День добрый». – «С вами говорят из ленинградского КГБ». Что-то не испугался я и ответил: «Очень приятно». – «Мы бы хотели с вами поговорить». «Так приезжайте, ребята». – «Мы через полчаса будем», – ответили мне. «Света, – сказал я, – погуляй, сейчас ко мне сотрудники КГБ придут». Света, было ей едва восемнадцать, тоже не испугалась, оделась и вышла. И они приехали ровно через полчаса, четверо в штатском на «Жигулях».
Трое из сотрудников КГБ были моими ровесниками, а четвертый постарше. И повели со мной разговор, забавный разговор, интеллигентный. «Вот вас и ваших друзей не печатают». – «Не печатают», – ответил я. «А что надо сделать, чтобы печатали?» – «Ребята, это очень просто, – сказал я. – Надо, чтобы обком партии давил на Союз писателей, СП на журнал – простая механика». Как в сказке – не помню чьей – «Волшебная шкатулка».
Так вел я неторопливый разговор с сотрудниками КГБ, в основном говорили трое, те, кто помоложе, а четвертый изредка вставлял такие реплики: «Вчера мы такого-то задавили, третьего дня помяли такого-то в парадной». Не выдержал я и сказал: «Если этот мудак не пойдет отсюда, я с вами разговаривать не буду». Мудак вышел, сотрудники КГБ уехали.
Света вернулась, то есть ничего страшного не было. Рукописи мои не смотрели, книжек запретных не искали. Все это казалось мне чуть-чуть игрой, хотя читал я к тому времени и «Архипелаг ГУЛАГ», и рассказы Шаламова, да много чего читал я такого, что могло меня ввести в дрожь. Но молод был. На этом вся история с сотрудниками ленинградского КГБ и кончилась, правда, остался у меня некоторый осадок, все я ждал звонка. Возвращался из какой-нибудь пьяной компании и ждал звонка из ленинградского КГБ. Но звонков не было. С другими происходило примерно то же самое, или покруче.
Лену Игнатову, что нынче в Иерусалиме, например, сотрудники КГБ остановили на выходе из Петропавловской крепости, где она работала в музее истории города. Охапкин на этой почве сдвинулся и сейчас не вылезает из психушки. Ну, в общем, как я говорил, все это было и на некоторую пользу, в 76-м нас начали понемногу печатать, я не думаю, что с моей подачи, видно, такая у ленинградского КГБ была инструкция.
Был, правда, у меня один случай, связанный тоже с девушкой. Славная была девушка, но почему-то не спал я с ней. Женя ее звали. И вот однажды позвонили мне и спросили: «Вы знаете Евгению Шарф?» – «Знаю, но не сплю». – «А вы знаете, что она встречается с англичанами?» – «Знаю», – ответил я. – «А вы с ума не сошли случайно?» – «Не один ли вам черт, с кем она встречается?» Вот и все, пожалуй.
Нет, был еще один случай. Должен был выйти у меня первый сборник, но из-за одной моей московской истории, тоже связанной с бабой, писал я об этом, сборник этот мог накрыться. Я сидел на Фонтанке, глушил вино, жрал снотворное, и не с кем было мне пообщаться. Времена стояли совсем глухие. И позвонил я одному из тех сотрудников КГБ, кто ко мне приходил. И сказал: «Сережа, хочешь, я тебе новый стишок прочту?» – «Прочти». Тяжка судьба поэта всех племен, Судьба поэтов русских всех тяжелее... и т. д.
«Ширали, ты хочешь, чтоб тебя еще печатали?» – спросил он. «А это уже напечатали», – ответил я, – еще в 1975 году. Сборник называется «Вольная русская поэзия». Это Кюхельбекер». Сережа был по образованию не филолог, а врач.
А в 1981 году сотрудники КГБ организовали клуб литераторов, который назывался «Клуб-81». И сами являлись туда и слушали наши мятежные стихи. В общем, прав Витя Топоров был: «странная любовь». И прав молодой поэт: сотрудники ленинградского КГБ нами все-таки интересовались. Впрочем, так всегда было в России. Николай был личным цензором Александра Сергеевича, а Александр Сергеевич частенько писал шефу жандармов Александру Христофоровичу Бенкендорфу.